С заветной ночи, после которой Утшхэ стала не на шутку тревожиться насчет своего будущего, прошло примерно одиннадцать дней. Напряжение в городе, как и внутри Стражницы - Жрицы – росло. Ходил слух, что на этой неделе умерли от удушья более восьми десятилетних детей. В сезон, когда опадают листья и близки морозы, смерти не удивительны. Однако, не от удушья!
Двух детей Утшхэ видела, должна сообщить читателям, лично: они погибли неподалеку от эльфы и  столь странные, как она считала, случаи, не могли произойти беспричинно. В результате она несколько ночей провела без сна: город просто кишил созданиями льда. Нори помогал ей перемещаться над огромными территориями Угрума. Однако каким-то образом Утшхэ ощущала, что это погоня за тенью практически в буквальном смысле этого слова. Убийца не просто исчезал – он будто растворялся. Убийства происходили мгновенно, за считанные секунды… Это поистине были страшные события, заставившие измученный голодом и холодами город вновь затаить дыхание.
Круглыми сутками теперь обходили город патрули: стражи регулярно падали в обмороки от изнеможения, задействовались вновь практически все военные силы оставшиеся у людей осле Мертвой Войны. Даже Айлана, официально целителем не являвшаяся из-за физических данных, то и дело пропадала где-то, помогая наставникам и наставляя учеников в больницах и госпиталях. Райто и Эйниссы тоже часто дома было не видать – Райто, как мог, выслуживался на патруле. Эйнисса же временно удалилась в лес: ночью она молилась Лунному Свету и наводила чары, помогающие разузнать текущее месторасположение убийцы, днем же, измученная, спала.
Обе королевы – и человеческая, и эльфийская, высказывали в речах своих беспокойство, но старались как можно тщательнее скрыть происходящее от народа: если цивилизованные эльфы и архоны способны понять, что паника не приведет ни к чему хорошему, о людях такого не скажешь. Народные же волнения не бывают безобидными: это всегда жертвы и ужасы, давка паникой и страхом: самыми сильными и безумными человеческими эмоциями.
Один лишь Танако оставался спокоен: из дома его, правда, теперь можно было вытолкать лишь под предлогом знакомства с новой очаровательной леди или дарением произведения высокого искусства. Можно даже сказать, что порою нападали на него приступы эскапии – часто посещало эльфа желание остаться наедине с собой и картинами, молча глядя на них и впитывая образы: и людские, и демонические, и божественные и многие другие.  Впервые это, казалось бы, обычное для многих знатных персон увлечение стало для него самого по-настоящему значимым: в юноше просыпался самый что ни на есть настоящий творец, жаждущий понимания и признания.
В один из дней ворвалась к нему в комнату вспотевшая Утшхэ, с коротким ножом в дрожащей руке и безумными и одновременно холодными глазами, молча вырезала что-то из стены, забрала и удалилась. Осмотрев стену Танако понял, что хранила Утшхэ там нечто, напоминающее по форме не то карандаш, не то кисть: в стене будто был вырезан под тонким слоем деревянного покрытия футляр.
Все это было тревожно. Даже Эноэ, кошачьей своей стороной чувствовавшая напряжение сгустившееся над городом более не носилась беспечно по дому: каждое утро она отправлялась на крышу, с которой, подобно Утшхэ, начинала обследование города. Только если Утшхэ верила интуиции и глазам, Эноэ доверяла ушам – кошка без особого труда различала язык котов и котят, с каждым часом все лучше понимая всю серьезность происходящего. Надо сказать, Эноэ сильно помогала им в последнее время, несмотря на нежелание рассказывать о своем прошлом.
На двенадцатый день начался снег. Снег не просто сыпался: он валил, как однажды валил в ночь получения нашей эльфом дара Эдемейн. Стоило первой же снежинке коснуться белой кожи, как Утшхэ развернула Нори в сторону дома. Эдемейн не посылает снегопады просто так: если она мешает поискам, то поиски бесполезны. Это понимает любая жрица или жрец. Причем, как в отношении своего бога, так и других.
Едва оказавшись дома, девушка  спустилась в комнату Танако: в ее помещении Эноэ не оказалось, а та наверняка располагала полезной в исследовании информацией.
Эноэ действительно оказалась в комнате  Танако, однако, вопреки ожиданиям, Утшхэ застала их в момент довольно-таки интересный: Эноэ со всей свойственной кошкам яростью вцепилась в спину Танако, сидящего на краю кровати в одних только брюках, уже исполосованных, с закрытыми плотно глазами и опирающегося подбородком на ладони. Услышав тихие шаги жрицы, Танако поднял голову и было поднял веки, но тут же часто заморгал – как же долго он, должно быть, сидел так, безропотно терпя выходку Эноэ, что глаза его отвыкли от света?.. Терпя лишь ради того, чтобы не вызвать гнева Утшхэ, не так ли? Более у него причин на это не было.
Энное прекратила рвать юноше кожу под взглядом Утшхэ. Но не сама – ее лапы покрылись толстым слоем льда, под весом которого кошка просто рухнула. Она громко шипела и ругалась на непонятном языке, зрачки почти исчезли – првератились в узкие вертикальные щели. Кошка явно была не в себе и ее следовало успокоить.
- Глаза целы. – Фальшиво улыбнулся эльф. Нижняя губа его была будто порезана острым лезвием: по подбородку сочилась темная кровь, стекая каплями на пол. Не менее глубокие порезы от когтей Эноэ находились на щеках, скулах, лбу, плечах и, судя по всему, спине. Однако, именно рана на нижней губе приносила наиболее болезненные ощущения.
Невольно Утшхэ нахмурилась – когда-то Диэльян нанесла ей такую же рану: на нижней губе, яркой, вопреки бледности тела, красовалась более светлая полоса.
- Отнеси ее в мою комнату и закрой. – Велела Утшхэ хранителю и, прежде чем он успел что-то сказать, пальцем стерла с губы и подбородка кровь, покачав головой.
Танако правильно понял этот жест и повиновался.

Сдавленное рычание, какое могло бы послышаться скорее от волка, нежели от эльфа, заставило даже хладнокровную жрицу на секунду усомниться в своей стойкости. Танако, кажется, чувствовал мазь для ран куда острее, чем она – жрица. Она знала, что нанесенная даже на царапину, эта мазь причиняла ужасные ощущения, хоть и помогала ранам зажить в разы быстрее обыденного: на эльфе они почти затягивались на глазах. Только лица Утшхэ не затрагивала: от воздействия вещества кожа на нем могла онеметь навеки, а приятными такие перспективы не были.
Эльф, надо сказать, испытывал противоречивые чувства: с одной стороны приятны были прикосновения прохладных, вливающих спокойствие под кожу ладоней и пальцев, несмотря даже на жжение от мази. Но прикосновения эти казались не то, чтобы вынужденными. Скорее – виноватыми. Будто бы жрица могла испытывать это!
Но, кажется, испытывала. Эльф периодически просила у юноши прощения и тяжело вздыхала. Взгляд его она старалась почему-то не встречать, однако, было понятно, что она измотана. Измотана и физически, и духовно. Не так давно ее взгляд вновь привык к людям: к живым, дышащим, не намеренным причинять муки. Лишь недавно она видела умирающую Диэльян, видела опустошение Варсиканских Лесов, бродила, ослабевшая, по Серому Замку, лишь недавно вернулись окончательно силы Севера к ней и ноги стали достаточно держать жрицу-воительницу. И вот, теперь вновь носится она по городу, встревоженная еще сильнее, нежели во время Мертвой Войны. На войне не убивают выборочно: убивают всех и все. Дети же, цветы жизни, невиновные ни в чьих грехах, погибают теперь… Может ли сердце, все еще бьющееся, несмотря на холод, такое терпеть?..
«Существует множество характеров. Но у характера Утшхэ только один представитель – она сама.» -Думал про себя Танако и вновь из горла вырывался невольно громкий рык. Такой боли и жара ему терпеть еще никогда не приходилось!..
Но вновь успокаивает вскипяченный разум прохладная ладонь и слышится вдруг тихий, по-настоящему робкий голос:
- Ты искусен в том, что люди называют любовью. – Он удивленно оглянулся на все такое же бледное лицо, пытаясь проследить взгляд, который в свою очередь от него ускользал, бродя по ранам на спине. В итоге, так и не поймав его,  Танако отвернулся и кивнул.
Оставшееся время Утшхэ молчала, а, закончив обрабатывать раны, пожелала эльфу спокойно ночи и удалилась.