Ледяные статуи сменялись огненными. Огненные – каменными. Каменные – туманом, а туман – темнотой. Загадочность, по которой ступали ноги, не была прикасаема. Стоило Утшхэ наклониться в попытке зачерпнуть расходящиеся по поверхности круги – ее ладонь резала воздух.
Вокруг было все и ничего. Здесь не было вещей, предметов, чего-то определенного, но во всем было что-то. Каждый сгусток тумана, каждая ледяная статуя –все имело фору, образ. Все менялось, но все существовало одновременно.
Что же это за место?
Утшхэ задала бы этот вопрос, задала бы вслух – ведь вслух рассуждать легче, но голос ее будто исчез, растворился в этих местах, слился  с ними.
Опаска, страх… Чувства, хорошо знакомые ей, как воину, здесь ее не тревожили. Всё, что она ощущала, было сравнимо с самым важным образом перед ее глазами: лёд, пытаясь погасить свечу, постоянно капал мимо – и таял, таял…таял…
И уже вскоре… Или через много времени – непонятно, но свеча –все также горела, огарком, рядом с лужицей теплой воды. Воск растаявшей свечи касался воды, будто стремясь быть ближе к той, что скоро высохнет и исчезнет.
Но вместе с этим и сама свеча погаснет.
Однако, образ этот вдруг оборвался. По плечам Жрицы пробежала крупная дрожь и она обернулась.
О Эдемейн! Сколько ужасов видала она на своем веку но никогда не видела такого количества демонов! Тысячи их заполнили сперва двор избы в глухом лесу, после – сам этот лес, и они словно прибывали и прибывали откуда-то, хотя не было понятно откуда – они заполнили все, просочились даже туда, куда не положено – на другие континенты, планеты! Они шли, уничтожая, убивая все живое, оставив за собой первозданное кровавое море, украшенное изуродованными трупами. Лишь некоторым удалось спастись, бежать, ценой позора выкупив свою жизнь. Не предатели, но слабаки, выжившие вопреки воле судьбы…
Средь них были двое оборотней и… Демон? Но этот демон был не таким, как все. Будто бы один из родителей его был человеком! Иначе и быть не могло – янтарные глаза пылали состраданием и болью, -братской болью к умирающему миру!..
«Уж не Галиро’Аэ это – ищущий демон, чья история неизвестна даже самой судьбе?» - думала Утшхэ про себя. Но думала недолго – образ исчез, и вот ее окружает лишь чистый перламутр. Не материя, - а чистый воздух, полный нежных цветов, проникающий под кожу, через поры, в нос, в рот и будто музыкой вливающийся в уши, наслаждением вкуса на язык и красотой великих картин в глаза. Там тоже были образы… Но это были не те образы, что в начале. В каждом из них существовала четкость и ясность, их завершенность и определенность не могла быть поставлена под сомнение!
Невероятно, но впервые много лет спустя Утшхэ вдруг ощутила лютый холод, пронизывающий до костей – сладостное, забытое давно ощущение прохлады… Слуги Эдемейн не чувствуют холода. Им лишь жару дано понять –ее муку и пытку – болезненную, как раскаленное железо для человека… И… Да, теперь жара, пекучая, как пустынное солнце, медленно переходящая в желанное тепло. Наверно, такое ощущают сидящие у костра по вечерам.
Возможность говорить вдруг вернулась к жрице также, как пропадала и она проговорила куда-то вверх:
- Я поняла их чувства. Но мне до сих пор не понятно, зачем? – После этого способность говорить пропала. Вновь. Язык не онемел, но что-то сильнее ее просто не давало ничего вымолвить.
В ответ откуда-то прилетело перо.
Иссиня- черное.
- Эльф…- Вновь позволили ей прошептать и снова отняли голос.
Образы начали исчезать. Они растворялись, будто выцветая на черном фоне, оставляя Утшхэ одно только перо – такое же живое, верное.
«Что мне еще остается?» - спросила она сама у себя.

- Эй, Утшхэ? – Голос хранителя гулко, будто громче обычного звучал над ухом. В голове настойчиво стучала по вискам боль. На голос жрица резко, с силой отмахнулась, и зацепила бы хранителя по лицу – она уже коснулась его кончиками ногтей, - но рука ее была поймана и сложена под широкую ладонь эльфа. Жрица проморгалась, и, сосредоточив немного мутный еще взгляд, не отошедшая ото сна, на Танако, хотела было что-то сказать. Однако, как ни странно, что-то, то же, что и во сне, помешало ей. Не в силах даже разлепить губы, с каждой минутой все больше злясь, она провела достаточно много времени в положении полулежа, не злобно, но с опаской и недоверием глядя на хранителя.
Эльф заговорил первым.
- Что стряслось? – Голос хранителя впервые звучал будто на самом деле испуганно. Утшхэ наконец смогла заговорить.
- Почему ты так обеспокоен? – Спросила жрица в ответ и в тот же момент изумилась. Голос ее звучал совсем не так, как прежде! Он будто «прочистился» от холода – звучали в нем и чувства, такие, как любопытство, и отношение – недоверие. Хранитель тоже заметил эту перемену и, поджав губы, закрыл глаза, успокаиваясь. Судя по всему, он был накручен как никогда.
- Я знаю, как чутко ты обычно дремлешь. Сейчас же ты проснулась с трудом, хотя я несколько часов будил тебя. И такой долгий сон для тебя неестественен.
Жрица промолчала. На сей раз уже потому, что ответить ей было просто нечего. Все, сказанное хранителем, было чистой правдой.
«Да что же такое происходит со мной?» - подумала она, морщась. Танако будто читая ее мысли, несмотря на вялое ее сопротивление, крепко обнял подопечную.
Утшхэ молча, недобро глядела на него.
- Я всё равно буду твоим хранителем – что бы ни случилось, Утшхэ. Это – моя судьба. И потому твои беды и боль так или иначе – и мои тоже. Посему, будь добра делиться всем. 
Утшхэ, когда эльф отстранился, отвернула голову. Голос ее зазвучал не столько обидой, сколько струной – порвавшейся, лопнувшей струной. Скрипки ли, или другого инструмента – важно не было. Но что-то не оборвалось, но проснулось в ней, до сих пор ни кем – в том числе и ею самой - не видимое.
Так часто бывает у людей  - тихони сходят с ума, грубияны начинают читать умные книги, художники вдруг забрасывают картины и отправляются накачивать мускулы… Но это – люди. Перемены – их самая суть и их души, их сердца – это все перемены. Они –не эльфы. Эльфы обречены на вымирание из-за окостенелости характера, его негибкости, простоте.
А, раз так, то Утшхэ может либо переставать быть эльфом, либо возвращать назад утраченные в детстве из-за Эдемейн черты – свой характер, сокрытый ранее толстым слоем безразличия, подтаявшим из-за последних событий: осознания грубой своей ошибки в спасении Зарики, отсыла ее из города родной, уважаемой ею тётей, резкой переменой Хаскана… Его несдержанностью и грубостью. Участившимися странными снами, в конце концов.
- Да как ты можешь говорить подобное, не зная, что это за чувство – каждую секунду находиться под полным контролем такого, как ты… Бояться приказа такого как ты… Бояться, в конце- концов, тебя самого.
Когда Утшхэ говорила эти слова, она впервые ощутила как сердце ее болезненно сжалось от горечи произносимой правды… Оказывается, не будь она под контролем Эдемейн, сломить ее бесчувственность можно было бы так просто!..
Хранитель тихо вздохнул.
- И какой же я?
Утшхэ недолго молчала. А после все-таки ответила:
- Ты чертов бабник, эльф.

Вечером того же дня Утшхэ заснула уже на крыше дома, средь пышной листвы, под пронизывающим ветром, наслаждаясь нарастающими чувствами. Бурлящие, яркие, они рвались из нее, как рвался огонь из драконьих ноздрей. Да, нелегко было жрице, проведшей многие годы в апатии и безразличии к делам сердечным, сдерживать то, что так естественно для прочих. Но усилия эти стоили результата. Позже это даст Утшхэ преимущество во многом –она знала это.
А меж тем, как луна только всходила, раздвигая округлыми боками серые ночные облака, жрица уже мирно спала.
Йохко же, тревожно вздымая перья при любом шорохе, охраняла хозяйку. И даже хранитель этой ночью не смел приблизиться к своей подопечной.
Кажется, он тоже ощущал что сегодня ночью произойдет нечто важное.

Ей – Утшхэ – вновь снилось это место. Эта загадочная, нежная обитель, теплая, будто материнские объятия… И, наверное, отцовские.
Утшхэ рано потеряла отца и смутно помнила его лицо. Но что-то подсказывало ей, что то был эльф не широкой, а огромной, прекрасной души и большого ума. И лишь изредка вспоминался ей правильный профиль родителя и его глаза – настоящие глаза Сильвестрейн: темно-синие, с поблескивающими в глубине искрами божественного света, оставшегося с незапамятных времен. Тех еще, когда первым в династии Сильвестрейн воцарился Ажурарт Сияющий, вместе с богиней – звездой, породившие наследников. С момента его воцарения прошло много лет – то было время, когда и людей на свете богами даже не задумывалось, а гномы зародышами средь горных вод плавали в каменных бассейнах. Время царства эльфов, феллинов и Архвейг. Однако всех их раздирали споры и противоречия. Феллины – ближайшие браться и эльфов, и Архвейг, ставили выше всего собственный вид, отказываясь служить кому-либо, несмотря на свою юность. Варсиция в те времена была раздроблена на несколько относительно крупных королевств и лишь благодаря Ажурарту Сияющему была собрана в единое государство. Архвейг же удалились от земных дел и, если бы не сочувствие, присущее всем эльфам независимо от принадлежности их к государства, к Земле, к Природе, оной на самом деле мог бы настать конец.
Но на сей раз что-то пугало ее. Что-то темное, злое, пустое по сути пыталось проникнуть к ней. Укутанная в светлый туман, Утшхэ лишь с содроганием наблюдала, как сквозь невидимую грань, натянутую над светлым миром, медленно, но верно, пробиралось что-то. Сперва это были лишь размытые, странные, непонятные образы – в большинстве тени, звуки, цвета… Мрак и пустота, но не больше. Однако, по приближению этого нечто стали все более различимы те, кто скрывался во мраке.
Демоны. Тысячи, если не миллионы – неисчислимые, огромные, вселяющие ужас во все и всех.
Утшхэ чуть было не отступила на шаг, но ноги ее не могли шагнуть. Она лишь обернулась по наитию и…
Перед ней лежала огромная, черная пропасть – такая же, как в её детстве, когда ее кто-то спас. А за пропастью…Тропа… Но, нет! Тропа шла даже над пропастью –по узкой, почти невидимой полосе…
Утшхэ обернулась – мрак приближался.
Черное перо появилось в ладони будто по повиновению мысли – тропа через пропасть стала ясной, четкой. Теперь, - только теперь могла пройти она по тропе, и только доверяясь обладателю черного пера.
И она прошла. Тысячи мыслей пронеслись в то мгновение в ее голове, тысячи озарений. Но лишь некоторые из них выжили после пробуждения…
И тогда жрица очнулась.