Сильвестрейн Утшхэ Тилайнесс была из тех девушек, которых так обожают обсуждать прекрасные сплетницы, и которых опасаются легкомысленные мужчины и юноши. Хотя она и представляла уникальный в своем роде экземпляр в том деле, которое касается характера. От природы своей правдолюбивая и честная, от воспитания, судьбы и по обязанности она постоянно несла с собою строгость, пунктуальность и спокойствие, в сумме своей порой доходившие до крайней педантичности. Другое дело, эти черты несколько сглаживались определенным ее умением, - видимо, врожденным, - показывать себя в обществе. Будучи дочерью отказавшегося от трона, пропавшего без вести принца Тилайна Сильвестрейн, несмотря на свои сухие и даже грубоватые, в связи с причастностью ее к военному (несмотря на юность и вопреки полу) делу, манеры, она всегда встречала если не восхищение, то расположение окружающих к себе, даже если сама того не хотела. Не могу сказать, что это была особа злая или добрая, - она даже серою не была, но было в ней что-то своё, сокрытое, тоже имеющее оттенок, что проявлялось лишь в общении с близкими: тем же Райто, ее близким и единственным другом, Архвейг.
В том, что касается внешности, она решительно выделялась среди себе подобных – эльф со столь белоснежною кожей, пусть и из родовитой семьи, всегда считался редкостью, а уж ее роста и столь худощавого телосложения – тем более.  Она была недурна, но и не красива, и даже глаза – большие, глубоко-синие, глаза настоящей наследницы семьи Сильвестрейн, с загнутыми вверх наружными уголками не придавали ей и капли очарования и от того она была мало любима юношеским аристократическим обществом, где всякая девушка оценивалась как предмет вожделения, удачная партия или вовсе - ничто. Все более и более внимания со времени ее появления в Угруме стало проявлять к ней общество иного рода – политического и военного. Должна упомянуть, глупенькой или наивной Утшхэ не была и даже более: ум ее привлек внимание не только ее тёти – действительно, правительницы выстоявших после пришествия нежити эльфов, но и королевы Райморы и многих высоких чинов, наделенных хотя бы зачатками благоразумия и способных мыслить. Она не выдавала каких-то особенных идей, радикальных решений проблем, не обсуждала пути ведения войны, а, по большей части, лишь отвечала сухо и коротко на вопросы, задававшиеся ей, но всегда отвечала столь ясно, столь откровенно и чётко, что ни у кого не возникало сомнений (хоть они и ошибались): она знала чуть более чем все решения и молчала лишь из вежливости. Многие видели в ней не столько девушку знатного рода, сколько этакое божество, хотят тут –то они попадали в точку, ведь род Сильвестрейн шел от союза эльфа и одного божества, чьи наследники правили испокон веков Варсиканскими землями. От этого божества, как считается, и шли в довесок к необычному цвету глаз, мудрость правителей, и эти черты, как многие считали, передались Утшхэ, а не её тёте. Во многом это было верно: тётя её была добрая, благородная, где-то даже мудрая, но по сути, простенькая женщина: она искренне любила доверенный ей самою судьбой народ, с искренней преданностью и истинной справедливостью руководила им, однако решения ее носили не более чем именно этот любовно-патриотический характер – даже последний бедняк или глупец чувствовал это. Более того, даже вид Тириальниэль не внушал народу ее надежды: глаза у ней были достаточно небольшие, зеленого цвета, что никак не свидетельствовало о ее принадлежности к божественному роду. Но, несмотря на это, народ любил свою покровительницу и госпожу также, как и она его и они жили в полном понимании и довольстве, несмотря даже на всеобщее понимание факта того, что жива обладательница синих глаз – Утшхэ, которая была наследница той божественной частички или Небесная, как еще называли синеглазых Сильвестрейн, но чья судьба приказала ей быть обыкновенным эльфом, каких ранее были тысячи и остались лишь пара сотен из-за разгоревшейся в каком-то году ожесточенной войны, длившейся уже ни много ни мало – лет четыреста с лишком.
Война та, в отличие от многих, как может ожидаться, разгорелась не между двух государств или народов, или племен, но между нежитью – ожившими мертвецами, и всеми остальными. В одно время и день, будто заговором, все, кто считался упокоившимся, поднялся и направился в одну сторону – Као’Зе, - столицу эльфийского государства, Варсиции. И если молодое государство людей, - Раймора, - практически не пострадало, так как все немногочисленные кладбища располагались снаружи городов, и все больше на окраинах, то огромная Варсиция, с ее склепами, подземными кладбищами, зарытыми тысячи  и тысячи лет назад останками в самых разных местах, была разрушена и выжжена почти до основания. Сумевшие чудом спастись от нежити, ко всему тому еще несшей на себе мор и чуму, обосновались в Райморе – государстве людей, и Трилстоне – городе-государстве, принимавшем к себе абсолютно всех, кто желала в нем поселиться. Трилстон, нужно сказать, представлял собой весьма загадочную фигуру на карте материка: одинокий и относительно небольшой город почти не подвергался набегам живых мертвецов, и во время оживления их также не был тронут, - один-единственный на такой огромной земле!.. И в течение войны Трилстон держался без особых усилий и проблем. Многие списывали это на гениальность гномьих инженеров и могущество архоновых магов, но те, кто разбирался в обеих этих сферах, понимал, что никакая гениальность и никакое могущество не смогли бы сдержать эту ужасающе огромную гниющую массу, идущую, ползущую, скребущую пальцами по земле до тех пор, пока цель хоть ноготь их. И вся дрянь эта, нечисть, как правило вылезала в лунные, светлые ночи, вопреки всяким верованиям обоих народов (людей и эльфов), согласно установившемуся из-за менталитетов мнению которых луна – такое же чистое, благородное и «теплое» светило как и солнце.
В такую ночь Утшхэ обыкновенно лежала без сна на узкой кровати в своей комнате, распустив волосы свои, бывшие до пят и того же цвета, что и глаза, - глубокого, темного, синего. Но если глаза ее отца и ее предков сравнивали с волшебными цветами или предутренним небом, то ее собственный взгляд более, по мнению окружающих, напоминал темный лёд, какой бывает на промерзшей реке. И, опять же, это было вполне верно – Утшхэ принадлежала к числу редко встречающихся из-за скорого их потухания жриц Эдемейн – богини Северных Земель и плохой погоды, от неверного божественного мужа которой, к слову говоря, и вели свой род Сильвестрейн согласно легендам. Таким образом, Утшхэ приходилась богине почти что родственницей. Своей же верной службой и самоотдачей делу она заслужила у повелительницы Севера расположение и даже, в какой-то степени, материнскую любовь, отчасти заменившую ей любовь родной ее матери, безвременно погибшей в этой страшной войне, в самом ее начале. А вот отца… Отца не хватало ей. Очень ясно помнила Утшхэ своего милого, доброго и обожающего ее отца, в детстве ее всегда с ней игравшего, веселившего. Лишь одним им, - своим отцом-принцем  жила тогда маленькая эльф, только им!.. И, бывало, в такие же вот ночи сидели, наблюдая за луной и считая звезды они на крыше, - почти во все, потому что в Варсиции зимы бывали очень редко из-за теплого климата и окружения эльфийского государства горами, не пропускающими ветров  с моря.
Вот и сейчас была такая ночь, что Утшхэ не могла даже вздремнуть – она полулежала на узкой своей, жесткой кровати, скрестив руки на груди и привычно хмурясь, словно думая о чем-то важном. Она почти сидела, опираясь затылком на спинку кровати и глядя куда-то в себя: во взгляде ее, сосредоточенном и неподвижном, но как-то неестественно блестящем для ночи (тем более, луна светила с другой стороны, и со стороны окна, у которого стояла кровать, лежала тень) , читалась глубокая, живая, игривая мысль, закованная в логику и строгость – понятно было по этому взгляду, что  Утшхэ думала намного больше, чем говорила, и даже больше, чем прочие могли предполагать. Тяга к мышлению была у ней чем-то сродни хобби: у ней не было большего развлечения, как размышлять, записывая на бумагу или, что лучше, про себя, или же налаживать и натачивать оружие – мечи, луки и кинжалы, во множестве имевшиеся в ее небольшой, но практически укрытой словно металлической чешуей оружейной комнатке.
Вдруг что-то засветилось в  высоких дверях (дверь была распахнута) и через несколько секунд в комнату вошел молодой человек. Внешне он был образцом грации и достоинства: гордая и прямая осанка, светлые, голубые, цвета полуденного неба, добрые, но с твердым взглядом глаза, мускулы, видневшиеся через рубаху, неспособную вместить сильное, красивое тело юноши и светлые, как бы девичьи волосы до плеч. Однако, несмотря на внешнюю чрезмерную идеальность и красоту, внутренне он также был хорош: Утшхэ это хорошо знала. Райто, её добрый друг, - а это был именно он, - Имел светлую, искреннюю и чистую душу самого настоящего Архвейг, и, хоть был не слишком умен в том, что касалось знаний, голова у него работала надежно, и его смекалка и чистое, по-детски незапятнанное восприятие мира часто помогали Утшхэ разобраться со сложными ситуациями. И, хотя со временем и Райто тоже оброс пеленой быта, все же регулярно он продолжал выручать своего  «ледяного друга», как, бывало, называл он Утшхэ.
Взаимоотношения их были между собой не то, чтобы сложными, но неопределенными: сохраняя редко встречающееся дружеское доверие они одновременно как-то недопонимали друг - друга. Райто, чувствуя тем самым шестым чувством, данным Архвейг, в Утшхэ ее белое, снежное, лишь закрытое, замерзшее до весны сердце, с удовольствием проводил время в ее компании и слушал ее размышления, а Утшхэ, зная силу чувств и верность Архвейг самим себе и друзьям, только Райто могла доверять свои размышления и потаенные, глубоко спрятанные от других чувства, и, что самое главное, просто верить. Никому и никогда она так не доверяла с начала войны, как Райто. Это был по-настоящему верный и мудрый в своей чистоте друг.
- Звонили в колокол. Думаю, и тебе, и мне лучше быть у стен на случай атаки. – Проговорил Райто своим глухим, негромким, но глубоким голосом.
- Я не богиня, чтобы сдерживать такую орду. Ступай сам, коли хочешь. – Почти шепотом отвечала Утшхэ. Голос у ней был девичий, несформированный еще и некрасивый, но от него веяло какой-то необъяснимою прохладою, успокаивающей и бодрящей одновременно, отчего его хотелось слышать и слушать еще и еще.
- Да, дорогая моя подруга, - ты богиня только на половину. – С доброй усмешкой отозвался Архвейг и решительно зашагал к «подруге», но стоило ему сделать один шаг в ее сторону, как она, будто бы раздражившись, хмыкнула надменно и резко поднялась на ноги. Утшхэ даже не стала расправлять свой несколько смявшийся наряд – длинный и совсем не подходящий таким, как она. Тем не менее, ее движения давали понять, что носит она одежду эту только потому, что двигаться в ней легко, - о красоте его или том, как она (одежда)  защищает ее тело, казавшееся под бесформенной тканью еще более тонким, худощавым и слабым, чем было на деле, и речи быть не могло, - ну не было и мысли в худом лице гордой жрицы и намека на мысль о чем-то подобном: приземленном  вопросе эстетической красоты. При всем при том сказать что Утшхэ выглядела неказисто никак нельзя, - в любых одеждах, бывших на ней, эта особа выглядела не грациозно и не впечатляюще, но строго и правильно.
- Пойдем. – Бросила синеглазая девушка своему другу как бы свысока и, подхватив меч, лежавший все это время рядом с ней (видимо, она знала, что ей нужно быть начеку сегодня), невидимый в складках мягкой ткани и разметавшихся волосах, направилась к выходу. Она спустилась по широкой, скрипящей и ворчливой деревянной лестнице и, когда Райто покинул дом вместе с ней, закрыла дверь на странный, не внушающий доверия своим видом ключ, после которого в замке что-то просвистело.  После этого друзья отправились в сторону, откуда раздавалось битье колокола, и куда вела ближайшая и самая широкая дорога – к главным городским воротам.

Никогда еще перед атакой не тревожилась так Утшхэ – что-то неясное терзало ее. То ли ветер дул как-то неверно, то ли строй новобранцев был нарушен, то ли еще что-то: все, казалось, было правильно, и одновременно молодая по меркам своего народа эльф нутром ощущала, что сегодняшняя ночь особенная, отличная от других. Ей докучало всё нудящее в голове, прилипчивое ощущение приближающегося, но не свершающегося чего-то. При чем, чего-то очень важного, - того, что когда-нибудь сыграет роль в ее жизни и роль не последнюю.
Но это «что-то» все не случалось, и Утшхэ, теряясь в догадках, злилась на себя и на судьбу, на ее сложность и непредсказуемость.
- Замечательная ночь, не правда ли? – Спросил тихо Райто, пока друзья, в ожидании атаки, стояли на высоком зубце стены, откуда видно было, хоть и смутно, их достаточно слабым, по сравнению, скажем, с кошачьими, глазам вид поляны между лесом и городом, откуда, как полагали офицеры, заявится нежить.
Утшхэ долго молчала и как будто не решалась ответить своему другу: она постоянно оглядывалась то назад, чувствуя смутную, неопределенную то ли тревогу, то ли небольшой страх, и, одновременно, старалась чаще смотреть вперед, на поляну, не появились ли враги. Но в один из моментов она отвлеклась и все-таки посмотрела на светило, мельком пробежавшись взглядом по звездам.
- Люди могут умереть. Ничего замечательного.- Кратко отвечала она, на что Райто только улыбался – улыбался тепло и нежно, будто лучше ее зная правду, и говоря словно с несмышленым ребенком, говорил:
- После жизни нет тех страданий, что при ней. И даже в геенне огненной.
- А родственники? – Эльф вновь покосилась взглядом вбок, словно пытаясь взглянуть за спину, и перевела взгляд на поляну. Райто тяжко вздохнул:
- Это не такая уж огромная плата за освобождение от ноши.
Утшхэ отвечала спустя лишь минут десять или двадцать.
- Не соглашусь с тобой. Не могу, потому как знаю, что эта плата берется не по справедливости.

Опасность, с таким упрямством и волею поджидаемая со стороны главных ворот, поразила войско с неожиданной стороны: с тыла. Тактический ход этот был весьма прост и действенен: недавние умершие, по неосторожности градоправителей, зарыты были тут же, на кладбище, располагавшемся в городе, и, восстав, напали на жителей, - пятая часть вооруженного отряда, насчитывающего приблизительно тысяч десять человек, отправилась «успокаивать» мертвецов, и в это время враг применил хитрость: из леса налетели тучею многочисленные, похожие на мышей-нетопырей чудища. Две эти угрозы –подозрительно рядом (во времени) случившиеся,  произвели на вооруженное в потрепанные доспехи войско неприятное впечатление: по отрядам пронеслись недовольный ропот и тревожные голоса. И, хоть они были быстро успокоены главнокомандующими, все же ощущалась эта атмосфера страха, - человеческого, глубокого страха перед смертью и незнанием. И не столько боялись эти люди живых мертвецов, сколько боялись стать ими.
Нетопыроподобные существа с трудом, но были в большинстве своем уничтожены лучниками и арбалетчиками. Странно, но, будто зная что-то, к ним не присоединялись Архвейг, хотя воздух- вот уж где была им воля!.. Статные молодые хранители человеческих тел и душ выстроились одною стеной на стене городской  с равными промежутками друг между другом.
- Что… Архвейг собираются делать? – Прозвучал подозрительный вопрос Утшхэ, но теперь Райто ответил не сразу – он явно размышлял какое-то время, стоит ли рассказывать ей?
- Сегодня одними только силами армии город не отбить. Более того, сегодня важнейшая битва для, возможно, всего нашего материка, если не мира. Мы должны приложить свою силу, полученную от Отца. – Уклончиво отвечал юноша. Он отворачивал от Утшхэ обычно прямо смотрящие свои, светлые, добрые, но сейчас колючие, сосредоточенные и… Страдальческие глаза и всматривался все в тот же лес, поляну и опушку.
Утшхэ не стала его более тревожить, тем более, что в лесу ей показалось движение. Словно что-то… Потекло из него. Но, присмотревшись, она поняла, что это было многочисленное войско врага: оно действительно текло по земле, траве и меж дерев, медленно к городу, будто какая-то сплошная и жидкая масса. При всем при этом, в ней не было ни порядка, ни устройства. Но количество бойцов этой армии было столь велико, что и хладнокровная, спокойная обыкновенно жрица от испуга вздрогнула, едва оценив масштабы мертвого войска. Действительно, это одними лишь людскими силами не отбить. Хотя, пожалуй, и эльфам, - неплохим магам и сильным воинам, участвующим в этой битве, достанется изрядно. Верно, многие погибнут.
Но несмотря на поверхностный страх в Утшхэ все более просыпалась, оживлялась уверенность. В победе ли или в себе –непонятно, но уверенность была. И от этой уверенности дух ее боевой поднимался, и уже не так жутка была вся эта нежить – хотелось сражаться. Сражаться за тех, кто еще хочет жить, хочет любить и желать чего-то вообще. За людей, эльфов, гномов, архонов и многих других. И за народ свой, и любимую, хоть и такую далекую тётю, и родителей, и пропавшую сестру, и даже за ненавистного в детстве отчима хотелось сражаться ей. Ведь были – были у нее эти огромные, чудовищные, почти божественные силы, дарованные ей Эдемейн! Так почему бы не применить их ей сейчас?
Битва началась вскоре, и, стоило первому удару пушки прогреметь, как словно сотряслась стена от отчаянного рева Угрумского ополчения; городские ворота отворились, и уже в узкую щель стала лезть смердящая нежить. Не описать, что это было за зрелище! Мертвецы разнообразнейшей… Свежести, тесня друг друга, рыча, кряхтя, некоторые –разваливаясь на ходу, рвались убивать. Убивать, разрывать и уничтожать – пока цела была хоть рука от мертвеца, хоть нога, они душили и топтали, кого могли.
Но объединенное под знаменем Угрума войско было также целеустремленно и, даже, возможно, иступлённо. Не сразу стало понятно, кто здесь нападал, а кто защищался, но, все же, вскоре мертвецкая ярость, упрямство и пустота взяли свое и стали теснить войско глубже в город. Первые ряды уже через два часа полегли, изуродованные мертвецами до неузнаваемости, вопреки всякой логике – доспехи не помогали им. Врывавшиеся в город по бокам все более расстраивавшегося построения враги устранялись магами, чьи скромные, но гораздо более разрушительные для мертвых чудищ  силы всецело были направлены на истребление мертвецов и их сожжение… В какой-то момент группа мертвецов, еще горящих, добралась до одного из зданий, близко стоящих к воротам, и подожгла его собою. Огонь перекинулся бы на прочие здания, если бы Утшхэ, вовремя заметившая это, не пресекла бы начавшийся пожар. В момент, когда тучка над городом, о которой попросила природу с помощью дара своего эльф, излилась потоком воды на подожженное здание, Утшхэ была бесконечно благодарна Эдемейн за ее жестокий, но полезный дар. Она смотрела молча на идущую неподалеку битву и видела, что помощь ее необходима как никогда, но всё же медлила: даже меч не звал её, а ведь обычно, когда нужно бороться, она всегда бесстрашно бросалась в самую жаркую драку. Что-то все еще мешало ей, что-то тревожило.
Архвейг всё стояли на стенах и наблюдали. Они наблюдали за тем, как медленно, но верно теснит нежить ослабленное войско Угрума и ничего не делали. Крылья их были расправлены, а лучистые глаза детей неба блестели и светили, не допуская больше нетопырей к городу, но не более.
«Да разве помощь это?-  Думала Утшхэ про себя сердито. – Что это? Неужто предводитель атаки?». – Заметила Утшхэ над толпою мертвецов женщину, молча жестами отдающую приказы Мертвым Рыцарям, - всадникам, возвышавшуюся на горе трупов. Глаза ее, широко в безумии открытые, не блестели и не светились, но это было видно издалека – отливали красным, а губы – красивые, соблазнительные губы молодой женщины имели темно-алый цвет, и цвет этот стекал струей по подбородку, блестя под луною. Да, то была кровь, а женщина…Или девушка? По ней нельзя было однозначно сказать,- была, видимо, вампир. При чем, то была вампир давно не знавшая крови или от нее отлученная, покоренная собственной жаждой и отдавшаяся слабости.
«Что же с ней такое?» - думала Утшхэ, наблюдая за вампиром. Та вдруг схватилась за голову, оттолкнув с силою пытавшегося поддержать ее свежего мертвеца, истошно закричала и, замотав головою, бросилась прочь от мертвецов, в сторону Угрумской армии. Взгляды ее и Утшхэ на самую секунду встретились, но и этого хватило Утшхэ, чтобы понять, что вот, вот она, та самая, кто был важнее всех сегодня. Вот только что нужно было делать: убить её или спасти, ведь оба исхода возможны. Если ее, - то есть вампира, - настигнет вдруг раскаяние, вполне можно спасти ее и укротить бушующую в ней ярость. Вампир, - еще не мертвец, если он борется со своею одержимостью, если в самой глубине духа его есть еще какая-то надежда и жизнь. Утшхэ же, со своею интуицией, сейчас  чувствовала, что эта надежда и жизнь были в этом вампире и было их даже больше чем в любом живом человеке.
Утшхэ бросилась в толпу, с трудом пролезая между дерущимися и не разбирающими уже, где враг, а где брат, воинами, представленными по большей части людьми, и нашла ту самую женщину. Никто почему-то не видел ее, сжавшую свою голову руками, с одним открытым  глазом, горевшим алой яростью и жаждою, несущуюся, словно дикая или безумную, не глядя куда – на мечи, на копья, на когти.
Она налетела на Утшхэ, явно не выбирая даже ее из толпы, но чувствуя, как чувствовала и Утшхэ, как если бы у них к рукам по разные концы была привязана одна невидимая, натягивающаяся лента. В пылу битвы никто не подходил к ним и все: и мертвые, и живые, расступались, пока эти двое, то ли в драке монстра и полубога, то ли в крепких объятиях носились кругом.
Меч Утшхэ был кем-то сильно задет и, выроненный, затерялся под ногами бойцов, и вампир теснила ее. Она занесла острые, несмотря на то, что они были короткими, ногти, открыла оба глаза, - один из них был темно-карим, а другой отливал алым, - и убила бы эльфа, если бы та не была собою. Утшхэ в сантиметрах от шеи и плеча поймала руки вампира, которая через силу выговорила, едва не крича, уже хрипя и, это было слышно по голосу, плача:
- Спаси… Спаси или убей меня, молю тебя, Хранительница!

Борьба их быстро закончилась с просьбою вампира. Утшхэ, сковав почти всю вампира окаменелым льдом и создав вокруг них толстую ледяную стену, ледяным же осколком вспорола себе ладонь и сделала то же самое с ладонью вампира, после чего сложила ладони их вместе и крепко сжала вампирскую руку. И вампир, и эльф одновременно ощутили, как в головах их что-то смешивается, скручивается ураганом, не мысли, не чувства, но что-то великое, высокое…
Обе одновременно стали задыхаться, - грудь одной и другой сдавливало что-то, или же чего-то они не вмещали в себя, как если бы хотели вдохнуть весь воздух, ощутить весь запах, всю его глубину, то не смогли бы и умерли бы от того, что этого было слишком много. Но от того, что было, они не умерли, но обеим было понятно, что связь, - священная связь между ними, связь по крови и связь по душе была теперь как подписанный договор, но договор, выполнять который будет само бытие…
И вдруг все закончилось, и вокруг вновь была только ледяная стена, за которой кипела ожесточенная битва.
Безумие вампира закончилось и она с радостным визгом маленькой, доброй девочки бросилась к ледяной жрице, не успевшей уклониться и не ожидавшей такого жеста, на шею.

Предательство командующей, ее переход на сторону Угрумского войска и, в частности, жрицы, тут же, при первой возможности пустившейся в бой, не потрясли нежити – лишенной эмоций по природе своей и безжизненной, но нарушили всякое ее построение, рассеяли. То было теперь вялое и ненаправленное стадо, не имеющее цели и подогреваемого обычно командующими желания к разрушению. Боевой дух живой половины воспрял со вступлением в бой любимой и уважаемой их Хранительницы Города и мертвецов вскоре потеснили, а под утро и вовсе прогнали к лесу. Остатки нежити сами, едва заалела заря, предвещавшая ветреную погоду, скрылись из виду и были уже не опасны. Человеческое племя торжествовало и зализывало раны, а враг отступил. Теперь у города было несколько недель, пока Диэльян – мнимая зачинщица всего этого кошмара, поймет что случилось. А до тех пор можно набираться сил, отваги, радости и просто наслаждаться жизнью.
Нужно сказать, наслаждаться жизнью, во всей ее неполноте ее любить, ценить каждую минуту, была, наверное, самая лучшая черта жителей Угрума. На город этот постоянно нападали армии и его отстаивали до последнего, потому как это был последний барьер, последняя преграда перед Шатенлайтом, - столицей Райморы. И Угрумцы, любя свою родину, свой город, свою жизнь, хоть во многом и не представляли собою идеала или даже положительного народа, - то, все же, были люди, и люди, как и все, не без греха, - но сборище удивительных, патриотичных и чистых характеров, которым только их характер, возможно, и позволял сопротивляться постоянным набегам мертвецов и не поддаться тому настроению отчаяния, которое эти мертвецы несли с собою, куда бы ни направились.
Никто не заметил и не обратил внимания, кроме Эйниссы – так звали ту девушку-вампира, - что на стене один Архвейг упал вдруг. Утшхэ не обратила бы на то внимания, если бы Эйнисса не указывала на то место, где стоял до той поры Райто. Она пущенной стрелою помчалась к стене, даже не думая об Эйниссе уже, гонимая одним лишь желанием: узнать , что случилось с единственным, дорогим ее другом.